Выходя из зала ведомства, я невольно подслушал, как отличавшийся не только любовью к искусствам, но и вольнодумством князь Волконский сказал с плохо скрываемым раздражением княжне Шаховской:

    – Говоря о голоде 92-го года и усилиях правительства, наш любезный тайный советник (он имел в виду Адеркаса) забыл упомянуть, что то же правительство поначалу отрицало нехватку продовольствия и начавшийся голод, чтобы не выглядеть плохо в глазах иностранных держав. А следуя давно заведенной традиции сначала запретить — подумать после, местные власти, до поступления указаний из Петербурга, во множестве случаев воспрещали благотворительные акции: закрывали бесплатные столовые, прекращали раздачу пожертвованного хлеба, высылали из терпящих бедствие губерний активистов. Как бы чего не вышло-с?

              .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   

​

27 августа 1893

    Вчера  отмечали день рождения Чарли. В его тесной комнатушке на Мэдисон-авеню собрались я, Анна, Лулу и именинник. После пары бутылок шампанского все пришли в прекрасное расположение духа. Я и Чарли сыпали смелыми остротами, на которые наши разомлевшие подружки без тени смущения отвечали заливистым смехом. По красноречивым взорам, которыми обменивались именинник и Лулу, чувствовалось, что дело у них давно сладилось, и только моё с Анной присутствие удерживает их от проявления бурных любовных чувств. Я уже собирался откланяться и увести подругу,  чтобы не смущать влюбленных, как вдруг Лулу заявила — ей нужно срочно отлучиться на пару часов, она надеется, что Чарли составит ей компанию и, бросив заговорщицкий взгляд на Аню, парочка быстро выскочила за дверь, не дав мне опомниться.

   Пока я лихорадочно соображал, как с честью выйти из создавшейся ситуации, Анна подошла к окну, деловито задернула шторы, потом села на кровать, посмотрела на меня долгим пронизывающим взором, вынула удерживающие прическу заколки, встряхнула головой, и её светлые каштановые волосы рассыпались золотистым ковром по плечам и высокой груди. Такой смелой и откровенной свою подругу я еще не видел. Куда девалась её давешняя скромность девушки из порядочной еврейской семьи? Все мои предыдущие романы не заходили далее возвышенных обещаний, касаний рук и непродолжительных поцелуев; а Анна, несомненно,  ждала более решительных действий. Однако всех этих страстных объятий и любовных стонов мне вовсе не надо. Главным для меня является обладание не телом женщины, а её душой и сердцем, мне нравится сам процесс покорения: тонкая игра правды, полуправды и вымысла. Но в этот раз я, похоже, заигрался.

     Чтобы прервать затянувшуюся паузу я сел рядом с трепетно ожидавшей Анной. Пролиться на нее «золотым дождем», как Зевс на Данаю, я не мог, поэтому обнял за плечи и начал шептать на ухо любовные стихи Пушкина (Мой голос для тебя и ласковый и томный), Надсона (Если любить — бесконечно томиться), Апухтина (Ночи безумные, ночи бессонные) и стишки собственного сочинения (Возьми тот маленький цветок и думай обо мне). Через двадцать минут мой стихотворный запас начал иссякать, а Анна прижималась все теснее и теснее, так, что я стал ощущать сквозь затянутую в корсет внушительную грудь девушки, учащенное биение её жаркого сердца.

    Я уже начал подумывать над рассказом о поразившей меня опасной болезни, делавшей на время близость с женщиной невозможной; как вдруг за окном раздался раскатистый звук грома и сильный дождь забарабанил по крыше. Видимо, Анна решила, что настал подходящий момент и начала суетливо расстегивать пуговицы на блузке, обнажая белый корсаж…  Тут, на моё счастье, раздался сильный стук в дверь. После непродолжительной паузы я отворил защелку, и в комнату со смехом ворвались промокшие насквозь Чарли и Лулу. Они долго извинялись, что нарушили наше уединение, но обладавшей хрупким здоровьем Лулу нужно было поскорее переодеться и обогреться.

     Заметив незастёгнутые пуговицы на Аниной блузке и слегка помятую кровать, Чарли хитро подмигнул и одобрительно похлопал по плечу, наполнив моё сердце гордостью Дон Жуана.

              .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   

 

10 ноября 1893

    В связи с закрытием выставки появилось больше свободного времени. На днях, несмотря на скверную погоду, совершил пешую прогулку до одетого в осеннее убранство живописного Гайд-парка. По пути забрел в книжный магазин Хьюитта, витрина которого была уставлена роскошно  изданными книгами, посвященными Колумбовой выставке: пудового веса, с множеством фотографий и рисунков. В самой большой, озаглавленной Photographic history оf the World's fair, на снимке открытия выставки рассмотрел на крыше здания администрации три фигурки со светящейся точкой посередине. Вполне возможно, что это был отблеск от бинокля, который я, Колбасьев и Измайлов поочередно держали в руках.

     Продолжив знакомство с книжным богатством Хьюитта, бросил взгляд на книжную полку, уставленную медицинскими книгами. Одна из них, написанная немецким доктором Крафт-Эбингом, привлекла внимание интригующим названием: «Psychopathia sexualis. With special reference to Contrary Sexual Instinct: a medico-legal study». Открыл книгу наугад и попал на главу, рассказывающую о садизме и мазохизме с точки зрения половых извращений. Пробежал глазами несколько страниц — дальше читать расхотелось,  настолько ужасные, противные человеческому естеству случаи там описывались. Чего стоит, например, история  французского маршала Жиля де Ре, казненного в 1440 году за изнасилование и умерщвление в течение 8 лет более 800 детей. По собственному признанию этого чудовища, ему, под влиянием чтения книг, в которых описывались оргии древнеримских императоров, пришла идея завлекать детей в свои замки, насиловать их под пытками и затем убивать. Изверг утверждал, что он испытывал при этих ужасах чувство неизъяснимого наслаждения. Оказывается, мания убийства зачастую сопровождается сладострастием.

   Перелистнув еще несколько страниц наткнулся на довольно любопытную цитату из книги 17-го века, где говорилось о пристрастии к бичеванию русских женщин, которые якобы чувствуют себя наиболее довольными и веселыми после того, как мужья их сильно побили. Этот странный вывод делался на основании рассказа одного немца, который в 1650-х годах поселился в Московии, взял в жены русскую девушку, полюбил её от всего сердца, и она платила ему взаимностью. По прошествии некоторого времени он стал замечать, что жена постоянно грустила, ходила с опущенными глазами и то и дело вздыхала. Муж решительно не мог понять, чего ей недоставало. На расспросы она ответила: «Ты говоришь, что любишь меня, а ничем этого не обнаруживаешь». Он обнял супругу, просил извинить, если невольно её чем-либо обидел, уверял, что этого никогда больше не будет. «Мне не хватает только, — был ответ с её стороны, — ударов нагайкой, ведь в этом, по обычаям нашей страны, и выражается собственно любовь».

   Мне по этому поводу припомнился другой случай… В четвертом классе мы стали замечать, что одна из надзирательниц нашей гимназии приходит в классы с плохо замаскированными следами побоев на лице, а через некоторое время вообще куда-то пропала. Мы думали, её уволили, но потом узнали, что она удавилась из-за частых побоев, которые наносил ей собственный муж — жандармский ротмистр. Одни говорили, что его осудили и сослали на каторгу, другие — что оправдали, так как жена изменяла ему с товарищем по службе…

Несмотря на описание отталкивающих случаев, книга показалась стоящей внимания, и я приобрел её для детального прочтения.  

 

12 ноября 1893

   Вторую ночь не могу уснуть, продираясь сквозь латинские термины книги, за научным звучанием которых на самом деле скрываются бездна людских пороков и извращений. Только с помощью словаря латинских слов, «позаимствованного» в свое время в издательстве, стал понимать реальное значение терминов: гинандрия, трибадия, вирагинизм, гермафродитизм, флагелляция, гиперестезия и коннигулус. Что такое содомия, садизм, мазохизм, гомосексуализм, лесбиянство, онанизм, нимфомания и инцест — догадывался и ранее. Но какой прок от понимания всех этих ученых терминов, от осознания того, что в мире есть такие же люди как я, если книга не дает прямого ответа на самые сокровенные вопросы, которые полностью не могу доверить даже дневнику, хотя и уверен — никто не прочитает его при моей жизни. Кто есть я? Почему рожден таким? Почему свою единственную, данную Творцом жизнь  должен проводить в клетке чужого тела? Как вылететь из клетки на волю, жить свободным, не опасаясь разоблачения, после которого в лучшем случае придется бежать в новую неизвестность, а в худшем — коротать оставшиеся дни в тюрьме или в сумасшедшем доме.

   Автор правильно говорит, что существуют амазонки, которые обнаруживают в своей  груди мужские душу, отвагу и характер и являются вполне мужчинами, несмотря на данные им при рождении органы. Но заключения его чудовищны! Этот «ученый» муж  пишет, что у таких людей проявляется аномалия мозговой организации, а их жизнь представляет собой «самую тяжелую ступень дегенеративного полового извращения». То есть они не люди, а дегенераты и мерзкие чудовища, точнее уродцы, место которым в банке со спиртом. Как он может судить, что чувствуют такие люди, разве ему приходилось бывать в их шкуре, денно и нощно ощущая себя ошибкой природы? Разве может он себе представить, сколько страданий испытывает такой мужчина, когда с ним происходит то же, что и с женщинами в так называемые «критические дни», или когда возлюбленная ждет от него ласк, которые он дать не в состоянии? Он пишет, что было сделано уже много попыток объяснить это «загадочное явление природы, которое неспециалисты называют пороком, а юристы — преступлением».

   Да, я не такой как все, но не преступник и не монстр! Черт меня дернул купить эту подлую книгу, благодаря которой потерял обретенное с таким трудом душевное равновесие и покой.

   Морфей принял меня в свои объятья лишь под утро, послав в разгоряченный мозг не менее горячечный сон. Привиделось, что я и Анна венчаемся в большом светлом православном храме: под исполнение торжественных тропарей священник обводит нас вокруг аналоя, с нас снимают венцы, мы целуемся, хор поет «многие лета». Нас поздравляют родители; я вижу своего отца — высокого, с благородным лицом, твердым взглядом, с широким открытым лбом и густой бородой; облаченного в генеральский мундир, увешанный массивными орденами, с золотыми эполетами и аксельбантами…

   Потом мы оказываемся на брачном ложе, в объятиях друг  друга. Целую Анну в податливые уста, снимаю с нее последние покровы, чувствую прилив мужских сил и желаний, ласкаю её вздымающиеся жаркие холмы, наши тела трепещут в ожидании упоительного соединения…  В этот момент ощущаю на себе чей-то взгляд, оборачиваюсь и вижу стоящую у супружеской кровати мамашу со свечой в руках, в окружении сморщенных согбенных старух, которые показывают на нас и мерзко отрывисто  смеются. Потом они превращаются в больших совообразных птиц, взлетают, кружатся над нашим ложем, издавая скрежещущие звуки, как будто их перья выкованы из железа; хватают скрюченными клювами одеяло и уносят в обратившийся звездным небом потолок. Я ощущаю как моё тело начинает ссыхаться, кожа становится морщинистой и дряблой, волосы начинают выпадать и я становлюсь беззубой скукоженной старухой с плоскими отвисшими грудями и облысевшей головой. Тело Анны покрывается язвами, из которых как из норок начинают выползать юркие черные змейки…

   Проснулся с криком, в состоянии полупомешательства и, чтобы окончательно не сойти с ума, стал рвать богомерзкую книгу, потом бросил её в камин, поджег, почувствовал сильное облегчение и заснул безмятежным сном.

​

 

​[1] Член российской делегации Оттокар Карлович фон Адеркас (1859–1921) — был издателем и редактором ежемесячного журнала «Русский слепец» и основателем учреждений для слепых и глухонемых в России. Опубликовал в журнале «Образование», №9, 1893. C. 112–121 заметки: «На выставке в Чикаго».

[2] Семечкина Татьяна Борисовна (урожд. Данзас, 1845–1919) — художница, педагог. На Всемирной выставке была представительницей от учреждений ведомства императрицы Марии.

[3] В 1961–1964 годах две вышеупомянутые картины Айвазовского, по инициативе Жаклин Кеннеди, украшали конференц-зал Белого дома. В 2008 году они были проданы на аукционе Сотбис за два миллиона триста девяносто тысяч долларов арт-дилеру Джозефу Фридману.